Winters used to be cold in England. We, my parents especially, spent them watching the wrestling. The wrestling they watched on their black-and-white television sets on Saturday afternoons represented a brief intrusion of life and colour in their otherwise monochrome lives. Their work overalls were faded, the sofa cover—unchanged for years—was faded, their memories of the people they had been before coming to England were fading too. My parents, their whole generation, treadmilled away the best years of their lives toiling in factories for shoddy paypackets. A life of drudgery, of deformed spines, of chronic arthritis, of severed hands. They bit their lips and put up with the pain. They had no option but to. In their minds they tried to switch off—to ignore the slights of co-workers, not to bridle against the glib cackling of foremen, and, in the case of Indian women, not to fret when they were slapped about by their husbands. Put up with the pain, they told themselves, deal with the pain—the shooting pains up the arms, the corroded hip joints, the back seizures from leaning over sewing machines for too many years, the callused knuckles from handwashing clothes, the rheumy knees from scrubbing the kitchen floor with their husbands' used underpants.
When my parents sat down to watch the wrestling on Saturday afternoons, milky cardamon tea in hand, they wanted to be entertained, they wanted a laugh. But they also wanted the good guy, just for once, to triumph over the bad guy. They wanted the swaggering, braying bully to get his come-uppance. They prayed for the nice guy, lying there on the canvas, trapped in a double-finger interlock or clutching his kidneys in agony, not to submit. If only he could hold out just a bit longer, bear the pain, last the course. If only he did these things, chances were, wrestling being what it was, that he would triumph. It was only a qualified victory, however. You'd see the winner, exhausted, barely able to wave to the crowd. The triumph was mainly one of survival. | Зимы в Англии были тогда холодными. И мы, особенно мои родители, любили коротать их перед телевизором, наблюдая за поединками борцов. Эти схватки на черно-белых экранах по субботам стали для родителей островками жизни и цвета в однотонном море их будней - с выцветшими спецовками, линялым, долгие годы бессменным покрывалом на диване и постепенно блекнущими воспоминаниями о людях, которыми они были до приезда в Англию. Лучшие годы своей жизни мои родители, как и все их поколение, надрывались за мизерную плату на фабриках. Их жизнью была работа на износ, искривленные позвоночники, хронический артрит, искалеченные руки. Они закусывали губы и превозмогали боль. Выбора не было. Приходилось отключать сознание, чтобы не замечать высокомерия коллег, не огрызаться на зубоскальство бригадиров, а индийским женщинам еще и безропотно сносить оплеухи мужа. Терпи боль, говорили они себе, смирись с ней – пронзающей болью в руках, разрушенными тазобедренными суставами, ноющей от долгих лет сидения, склонившись над швейной машинкой, спиной, намозоленными от ручной стирки костяшками пальцев, ревматическими коленями от мытья пола на кухне старыми кальсонами мужа.
Когда мои родители, налив себе по чашке кардамонового чая с молоком, усаживались смотреть по субботам борьбу, им хотелось развлечения, им хотелось веселья. Но еще им хотелось, чтобы хоть однажды «наш», «хороший» взял верх над «чужим», «плохим». Им хотелось, чтобы самодовольный ревущий громила получил по заслугам. Они молились за «нашего», распростертого на ковре с заломленными противником пальцами или хватающегося в агонии за почки, чтобы он не сдавался. Если бы он только смог еще немного продержаться, перетерпеть боль, выстоять до конца. Если бы он только все это смог, то, скорее всего, чего бы про эту борьбу ни говорили, он одержал бы победу. Но это была только условная победа по очкам. У обессилевшего вконец триумфатора едва было сил помахать толпе. Главной победой было само выживание.
|