Солнце было в зените. Медный от пыли диск висел в центре белесого, нечистого неба, ублюдочная тень корчилась и топорщилась под самыми подошвами, то серая и размытая, то вдруг словно оживающая, обретающая резкость очертаний, наливающаяся чернотой и тогда особенно уродливая. Никакой дороги здесь и в помине не было -- была бугристая серо-желтая сухая глина, растрескавшаяся, убитая, твердая, как камень, и до того голая, что совершенно не понятно было, откуда здесь берется такая масса пыли.
Ветер, слава богу, дул в спину. Где-то далеко позади он засасывал в себя неисчислимые тонны гнусной раскаленной пороши и с тупым упорством волочил ее вдоль выжженного солнцем выступа, зажатого между пропастью и Желтой стеной, то выбрасывая ее крутящимся протуберанцем до самого неба, то скручивая туго в гибкие, почти кокетливые, лебединые шеи смерчей, то просто катил клубящимся валом, а потом, вдруг остервенев, швырял колючую муку в спины, в волосы, хлестал, зверея, по мокрому от пота затылку, стегал по рукам, по ушам, набивал карманы, сыпал за шиворот…
Ничего здесь не было, давно уже ничего не было. А может быть, и никогда. Солнце, глина, ветер. Только иногда пронесется, крутясь и подпрыгивая кривляющимся скоморохом, колючий скелет куста, выдранного с корнем бог знает где позади. Ни капли воды, никаких признаков жизни. И только пыль, пыль, пыль, пыль…
Время от времени глина под ногами куда-то пропадала, и начиналось сплошное каменное крошево. Здесь все было раскалено, как в аду. То справа, то слева начинали выглядывать из клубов несущейся пыли гигантские обломки скал – седые, словно мукой припорошенные. Ветер и жара придавали им самые странные и неожиданные очертания, и было страшно, что они вот так – то появляются, то вновь исчезают, как призраки, словно играют в свои каменные прятки. А щебень под ногами становился все крупнее, и вдруг россыпь кончалась, и снова под ногами звенела глина. | The sun was at its zenith. Its copper-coloured disk hung in the middle of the hazy sky. A revolting shadow twisted and puckered underfoot, one moment grey and indistinct, then, as if suddenly reviving, more pronounced, darker and therefore particularly ugly. There had been no trace of a road, only a lumpy greyish-yellow dried clay surface; cracked, lifeless, stone hard and so bare that it was not clear where such a mass of dust could be coming from. The wind, thank God, was blowing from behind. Somewhere far behind, it would suck up untold masses of hideous hot dust, dragging it with utter stubbornness along the sunburnt prominence squeezed between the precipice and the Yellow Wall. Then it would either hurl the dust up toward the sky in spinning extensions or would twist it into slender, almost fetching whirlwinds, which resembled swan necks, or simply roll it into a cloudy mass, and then, as if suddenly infuriated, throw the prickly dust into one’s back and hair or slash ferociously at the nape of one’s sweaty neck, at the hands and ears, would stuff pockets and trickle behind one’s collar… There has been nothing here, nothing at all for a long time, perhaps, even never, ever before but the sun, clay and wind. Sometimes a thorny skeleton of an uprooted bush from God knows where behind, rushed past twirling and bouncing like a twisting clown. There was neither a drop of water nor evidence of life but only dust, dust, dust and more dust… From time to time, the clay underfoot would vanish, to be replaced with an expanse of rocky gravel. Here, everything was as scorching hot as hell. To the right or the left, huge pieces of fallen rock would suddenly emerge from billowing clouds of dust, grey as if sprinkled with powder. The wind and the heat give them the most strange and unusual silhouettes, eerily, emerging then vanishing again like ghosts playing a rocky “hide and seek”. The gravel underfoot grew in size until suddenly it ended, again replaced by clay resonating beneath my feet. |