... Издали, в лесном коридоре, оно показалось веселое и нарядное, сияющее необыкновенно чистой и ровной желтизной. Я подошел поближе: это было заброшенное поле, давно не паханное и не сеянное, и теперь густо заросшее какими-то невысокими растениями-кустиками. От них вдруг дохнуло приятным горьковато-цветочным ароматом. «Да это сурепка, — вспомнил я когда-то читанный ботанический атлас, — что-то вроде сорняка...».
Свежий ветер пробежал над живым ковром, все поле заиграло и запереливалось золотистыми волнами, которые докатывались до затененной солнцем стены леса, образуя удивительный контраст темно-зеленого и ярко-желтого. «Будто драгоценная чаша в малахитовой оправе» — мелькнуло сравнение.
Высоко в знойном июньском небе парил коршун. Жара предвещала грозу. Над западной частью горизонта уже темнела громадная туча, набухая дождем. И только в зените неровные, быстро смещающиеся края облаков ослепительно сверкали расплавленным серебром, источая нестерпимый свет. Ветер усиливался, все соцветия сурепки быстро раскачивались, будто исполняя какой-то экзотический танец.
Звенело, страстно и не переставая, множество невидимых глазу жаворонков. Будто перед грозой пели и цветы, и лес, и это далекое от человеческих селений поле. Но вот теплые серые комочки упали откуда-то с неба и зависли над кустиками золотистой сурепки. Некоторые жаворонки вились над самым полем, перепархивая от цветка к цветку и наполняя окраину неумолчным пилением. Другие, часто трепеща крылышками, поднимались вертикально и зависали метрах в четырех-пяти над землей и также громко славили жизнь.
Предгрозовые облака громоздились по всему небу, кое-где иссиня-розоватые, будто раскаленные изнутри, и я увидел, что над лесом осталось лишь небольшое голубоватое окно, из которого прямым широким водопадом прорывались к земле лучи, заливая теплым мягким светом все летнее благоухающее цветение. А в напряженном, наполненном электричеством воздухе беззвучно бушевала метель из летящего вокруг осинового пуха. Но вот где-то оглушительно ударил гром, и первые крупные капли дождя шумно хлестанули по золоту цветов сурепки. В тот миг, когда пришел ливень, вдруг показалось, что вся живая природа свободно и облегченно вздохнула, что все деревья, растения, птицы и звери обрадовались сверкающему, всполошному, сотканному из толстых водяных струй, дождю.
До нитки промокший, один среди затуманенного и вдруг притихшего, словно бы придавленного стихией поля, я также молча наслаждался упоительным счастьем человека, которому один, от силы два раза в году дано увидеть и ощутить прекрасное смятение в природе. | … I noticed it from far off in the distance of the forest passageway. It appeared playful and ornate, uncannily gleaming with purity and smooth gold. I came closer: it was an abandoned field, long since plowed or sowed, now covered with thick short shrubs. Suddenly the shrubs gave off a whiff of a pleasant, bitterish flower scent. I remembered reading a botanical atlas long ago: “My, but it is bittercress, a kind of a weed…” A gust of fresh wind ran over the flowery carpet. The whole field came alive and gleamed as the golden waves rolled down to the forest walls, shadowed by the sun, and formed a mesmerizing contrast of dark green and bright yellow. A comparison sprang to mind: “It’s like a precious bowl in a malachite setting.” A vulture hovered high in the sultry June sky. The heat heralded the coming of a storm. A huge cloud was already darkening and swelling up with rain over the western part of the horizon. At the summit of the clouds, their rugged shifting edges glared like melted silver and exuded an unbearable light. The wind was getting stronger and all the bittercress flower heads were sharply swinging back and worth as if performing some exotic dance. A multitude of larks was ringing fervently and persistently, invisible to the eye. Far away from any human dwelling, it was as if the flowers, the forest, and this field were singing before the storm. Grey clumps fell from high up and hung above the bushes of golden bittercress. Several larks weaved their way around, staying close to the field, fluttering from one flower to the next, and filling the area with incessant chirping. Others soared up, quickly beating their wings, hovered four or five meters off the ground, and joined in the loud praising of life. Stormy clouds occupied the entire sky, in some places bluish pink, as if scorching from the inside. I saw only a small window of light blue left above the forest. It cascaded down to the ground in a wide waterfall of light beams and cast a soft gleam over the summer fragrant blossoms. A whirlwind of aspen fluff was soundlessly raging in the tense electrified air. Then a deafening thunder blast came, and the first large drops of rain noisily hit the golden bittercress flowers. When the rain poured down it appeared as if everything breathed a deep sigh of relief. Trees, plants, birds, and animals all welcomed the sudden sparkling rain woven from thick water streams. The field was misty and suddenly quiet, as if pressured by the elements. Soaking wet and alone, I also silently took it all in with the delight of a man who gets to see and feel the wondrous agitation of nature only two or three times a year. |